Выставка “Мечты о свободе. Романтизм в России и Германии”, совместный проект Государственных Музеев Дрездена и Третьяковской галереи, открылась в Дрездене в рамках перекрестного года России и Германии.
По сравнению с московской выставкой она более сжата и компактна (зал Альбертинума, где расположилась выставка, в два раза меньше пространства московского проекта), но она сохранила не только разделы и основной состав произведений, но энергию "острых углов", контрастов и внутреннего напряжения романтизма, которую так выразительно передает архитектура Даниэля Либескинда. Для этой выставки Альбертинум снял из основной экспозиции пять картин Каспара Давида Фридриха, а Третьяковская галерея привезла такие важнейшие работы Алексея Венецианова, как "На жатве. Лето", "Спящий пастушок", "Девушка в сарафане", несмотря даже на большую ретроспективу Венецианова и учеников его школы в Москве. Кроме того, из Москвы приехали такие ключевые для проекта произведения, как этюды Александра Иванова, "Автопортрет" Брюллова, огромный морской пейзаж Айвазовского. Последний рядом с фотографией безграничного "Моря" Вольфганса Тильманса, обретает мощь трагедии, где человек осмеливается противостоять стихии и року.Помимо произведений из Третьяковской галереи, Эрмитажа, ГМИИ им. А.С. Пушкина, русский раздел оказался неожиданно дополнен рисунками из коллекции художника Карла Христиана Фогеля фон Фогельштейна, хранящейся в Альбертинуме. Благодаря этой коллекции в разделе "Протагонисты" в основном наши соотечественники. Тут, например, "друг искусств" (как гласит подпись на портрете) и приятель Пушкина гусар, а затем остепенившийся отец семейства и солидный помещик Михаил Иосифович Судиенко.Вообще в Дрездене общие корни русского и немецкого романтизма очень ощутимы. Здесь Каспар Давид Фридрих пишет своих русских друзей – поэта Жуковского и братьев Александра и Сергея Тургеневых, созерцающих Эльбу. Причем имя Василия Жуковского (кириллицей!), как и лира, оказываются вписаны в чугунную ограду, у которой остановились друзья. В Дрездене можно найти место, с которого Карл Готфрид Траугот Фабер писал из окна "Вид на Дрезден" в 1824 года. Столица Саксонии помнит Жуковского, Вяземского и Батюшкова, Гоголя (который, к слову, лечился у Карла Густава Каруса, врача и художника, одного из четырех главных героев нынешнего проекта) и Достоевского, Тургенева и Белинского… Здесь неугомонный Михаил Бакунин сражается на баррикадах 1849 года, выстроенных под наблюдениям Земпера, будущего строителя дрезденской Оперы, а потом сидит в крепости Кёнигштайн. Рисунок баррикады Земпера вместе с изящным стаканчиком из замка Кёнигштайн можно увидеть на выставке. Фото: Staatliche Kunstsammlungen Dresden / David PinzerДело не только в исторических пересечениях, но в том, что и немецкие, и русские романтики использовали общий язык для выражения переживания драм одиночества, любви, разочарований и надежд. Образ родных пенатов, возникающий в стихах Батюшкова: "Здесь книги выписные,// Там жесткая постель – // Все утвари простые, //Все рухлая скудель!// Скудель!.. но мне дороже, // Чем бархатное ложе // И вазы богачей", – словно списан с аскетичной дрезденской мастерской Каспара Давида Фридриха. Мотив "уединенного отдохновения" и "мечты уединенной" приходит в русскую поэзию, кажется, вместе с одинокими странниками на полотнах немецких романтиков.Не менее поразительно, что в Дрездене, похоже, сохранилась эта традиция дружества литературы и изящных искусств, зародившаяся во времена Фридриха и Жуковского. По крайней журнал Государственных собраний Дрездена к выставке "Мечты о свободе…" помещает эссе известного немецкого литератора, писателя Флориана Иллиеса. В эссе "Двести лет одиночества" Иллиес, размышляя о созерцании и уединении художника, об изобретении Каспара Давида Фридриха, в картинах которого граница между внешним и внутренним миром прочерчена рамой окна и подоконником, неожиданно вроде бы вспоминает восхождения Гёте к кратеру Везувия. Дымящийся вулкан выглядел слишком страшно, чтобы быть "прекрасным". Скорее, он пробуждал чувство ужаса. Лишь оказавшись на верхнем этаже Королевского дворца Каподимонте, у окна, из которого открывался вид прямо на Везувий, поэт начинает говорить о "наслаждении от великолепного зрелища". Ужасное от прекрасного отделено рамой окна и безопасной дистанцией. И это формула не только романтического пейзажа, но, в сущности, и довольно точная формула романтизма.Наполеоновское нашествие меняло не только карту Европы, но и представления о возможном политическом устройствеУжас или непостижимая тайна, которые таятся в глубине самых прекрасных видов, как и неожиданная связка между "классиком" Гёте и дрезденскими романтиками, дают новый ракурс зрения и на картины русских художников. Будь то полотна Венецианова – наследника века Просвещения, идеалы которого он воплощал в жизнь с романтической страстью, или картины учеников его школы. Примером может быть мирный интерьер кабинета дома в Островках, имени Н.П.Милюкова, который в 1844 году пишет Григорий Сорока (Васильев), крепостной художник и ученик Венецианова. На первом плане – изящно выписанные вещи на столе просвещенного помещика. Гусиное перо и чернильница, бронзовая статуэтка всадника времен1812 года, счеты, ножницы, череп как Memento mori. Дальше на диване, прелестный ребенок с книгой в руке – под семейными портретами, написанными, надо полагать, тем же Сорокой. Идиллический интерьер "сельского уединенного уголка". Но написан он человеком, которого из крепостной зависимости не смог помочь освободить даже Венецианов, сосед и приятель Милюкова. После освобождения крестьян в 1861 году без земли и заключения кабального договора с барином, художник примет участие в "возмущении" крестьян. Будет приговорен к телесному наказанию и накануне его покончит с собой. Волшебный пейзаж за окнами, как и мечта свобода, останутся далеко, на заднем плане.Если один мостик от романтизма ведет в XVIII век, то другой – прямиком к современному искусству. Хотя на дрезденской выставке нет работ Билла Виолы и Джеймса Таррела, которые были в Москве, здесь появляются новые работы – Бориса Михайлова и Тони Оуслера. В работе последнего "Атари" глаз, на который проецируется изображение взгляда игрока, занятого компьютерной "стрелялкой", наблюдает то ли за невидимым экраном, то ли за нами. И тихая тревога, возникающая ниоткуда, из воздуха, подкрадывается к одинокому зрителю выставки "Мечты о свободе". Фото: Staatliche Kunstsammlungen Dresden / David PinzerПрямая речьХильке Вагнер, директор Альбертинум:Что было главным для вас при создании экспозиции выставки "Мечты о свободе" в Дрездене?Хильке Вагнер: Думаю, что самая важная вещь – то, что принципиальные ключевые работы выставки у нас те же, что были на выставке в Москве. Не менее существенно, что обе выставки, и московская, и дрезденская, – плод совместной работы трех кураторов двух стран. Причем Хольгер Биркхольц, Людмила Маркина и Сергей Фофонов представляют еще и три поколения искусствоведов, с разным опытом восприятия романтизма. Наконец, концепция выставки, ее структура, основные разделы остались прежними.Разумеется, есть небольшие изменения в представленном материале. В частности, если в Москве был показан архивный материал, связанный с движением декабристов и декабрьским восстанием 1825 года, то на выставке в Дрездене мы сделали акцент на раритетах, связанных с формированием национальной идентичности, принятием в Саксонии конституции 1831 года, революции 1848 года. Национальная идентичность конструируется именно в XIX веке. И поскольку эта проблема актуальна и сегодня, мы сфокусировались на этой теме.Но в целом проблемы, которые впервые были поставлены в эпоху романизма и остаются важными для нас и сегодня, актуальны не только для Германии и России. Как сказал в своем выступлении архитектор Даниэль Либескинд, который создал пространство экспозиции для проекта "Мечты о свободе. Романтизм в России и Германии", эти проблемы носят глобальный характер.КомментарийЗельфира Трегулова, директор Третьяковской галереи:Но главный замысел остался прежним: мы попытались снять шлейф устоявшихся, иногда банальных представлений о романтизме и посмотреть на отношения русских и немецких художников, русского и немецкого романтизма из перспективы сегодняшнего дня XXI века.Именно в первые декады ХIX века происходит переворот в сознании людей. Наполеоновское нашествие, символом которого на выставке стали сапоги Наполеона из собрания Оружейной палаты Дрездена, попирая свободу наций, в то же время несло народам кодекс Наполеона. Оно меняло не только карту Европы, но и представления о возможном, в том числе в политическом устройстве.Именно в этот период в искусстве парадоксально соединяются, казалось бы, несовместимые вещи. С одной стороны, художники начинают, следуя своим внутренним побуждениям, создавать свой собственный мир. Они делают свой субъективный мир, индивидуальное восприятие реальности предметом творчества. Мастера перестают работать исключительно на заказ, вместо заказа их мотивацией становится внутреннее побуждение.С другой стороны, развивается концепция творчества, ярче всего выразившаяся в легенде о Рафаэле. По этой легенде Рафаэль пытался создать самый совершенный образ Богоматери, но у него не получалось, пока, однажды заснув в мастерской, он не увидел во сне образ, который искал. Проснувшись, он записал "Сикстинскую мадонну". Очевидно, что это представление о художнике как вдохновенном медиуме, который транслирует божественный образ на Землю, тоже порождение эпохи романтизма.Так вот, это поразительное сочетание индивидуализма, субъективности художника и ощущения им себя проводником божественных образов, рождается именно в эпоху романтизма. С этой концепции связан образ пушкинского "Пророка". Но отчасти это та концепция, внутри которой мы продолжаем жить. По крайней мере, те художники, которые ориентируются на то, что можно назвать гуманистическими ценностями. При том, что мы живем в эпоху кризиса этих гуманистических ценностей.Для нас было очень важно это показать эту преемственность идей. Равно важно было сравнить реализацию этой романтической концепции в творчестве немецких художников и русских. Русские авторы восприняли эту идею. Она оставалась актуальной в течение веков, как мы видели на выставке "Русский путь. От Дионисия до Малевича". Кстати, как и нынешняя выставка, она была поддержана фондом "Искусство. Наука. Спорт".Да, русская и немецкая школы отличались. Но нынешний проект высвечивает не только различия: в Германии, а потом в России концепция романтизма была связана с внутренним высвобождением индивидуального мира. Это становится главным в творчестве.Мы живем сейчас в другой ситуации. Да, романтическая концепция искусства для кого-то сегодня, может быть, смешна. Но для тех, кто продолжает жить и существовать в формате гуманистических ценностей, эта концепция остается невероятно важной. И очень важно не терять этого ощущения и понимания мира, который впервые был предложен романтиками.