Феномен «Диван лугат-ат-турк»: казахский из глубины веков 1005
Язык тюрко-арабского лексикона «Диван лугат-ат-турк» Махмуда аль-Кашгари генетически близок современному казахскому языку, утверждает тюрколог-арабист, переводчик трактата, написанного в XI веке, Зифа-Алуа Ауэзова.
Путь к переводу этого фундаментального труда, по ее словам, был долгим и непростым.
Зифа-Алуа владеет восемью языками, но тот, на котором она впервые заговорила и познала грамоту, был язык, на котором писал ее великий дед.
– К огромному сожалению, я не застала Мухтара Ауэзова, – говорит внучка классика. – Я родилась в 1966 году, а его не стало пятью годами раньше. Но я не была обделена любовью бабушек и дедушек. Согласно казахским традициям, старшего ребенка родители нередко отдают им на воспитание. Я была одной из таких детей.
Мои отец и мать поженились по большой любви, их объединял «Жас тұлпар» (неформальное объединение казахской молодежи 60-х годов, обучавшейся в московских вузах. – Ред.). Я желанный ребенок, но маме, студентке химического факультета Московского университета, нужно было защищать диплом, а папа уже окончил Институт восточных языков, который в то время тоже являлся частью МГУ, и был аспирантом Института мировой литературы.
Мои бабушка с дедушкой – Матен и Назкен Рахимбековы – считали, что ребенок должен расти в комфортных условиях, а у них в Караганде замечательный дом с большим садом. Вот так я пяти месяцев от роду попала к нағашылар, родителям мамы, которые и сами тогда были далеко еще не стары: бабушке – 48, дедушке – 54. Я купалась в любви их и тетушек – сестер дедушки и бабушки. Там же, в Караганде, меня отдали в первый класс – я пошла с 6 лет в казахскую школу-интернат, других заведений на родном языке там просто не было.
Отец с матерью, конечно, приезжали, и мы к ним тоже ездили. Дедушка с бабушкой, отправляясь в отпуск, оставляли меня каждый год у них в Москве – в общежитии аспирантов. Когда привезли впервые, мне, наверное, было года три. Оглядевшись по сторонам, я выдала: «Осында орыстар көп екен» – «Как много здесь русских».
Когда мне было уже 7 лет, оба родителя уже защитились, и, вернувшись в Алма-Ату, решили забрать меня к себе, несмотря на протесты моих нағашы – им, мол, надо строить карьеру, будет не до ребенка.
Отец с матерью долго думали, в какую школу меня отдать. Хотели в казахскую № 12 с английским уклоном, но потом, памятуя о том, что по существующей тогда системе высшего образования обучение было преимущественно на русском, отдали в 120-ю русскую, но тоже с английским уклоном.
Первые полгода прошли, как в тумане. На русском я, конечно, говорила, но читать, переводить и пересказывать было мукой, ударения я всегда ставила, как в казахском языке – на последний слог.
Школу я окончила в 16 лет. Мне нравились математика и физика, мама у меня была химиком, бабушка – врачом, и они меня настраивали на точные и естественные науки. Но папа в последний момент, буквально недели за две до получения аттестата, спросил: «А не хотела бы ты по семейной традиции стать востоковедом?» Сказал, что на факультете востоковедения выбор языков широчайший: фарси, турецкий, арабский, языки народов Африки, японский, китайский… Сам он овладел китайским и дополнительно турецким. Мама поддержала его: «А может, отец и прав».
И я всерьез задумалась. Если над математикой и физикой надо было серьезно работать – вызубривать формулы, решать задачи и ходить еще на дополнительные занятия, то к изучению языков я относилась, как к хобби, мне это доставляло удовольствие.
Вот так и оказалась на восточном факультете Ленинградского государственного университета. Там же окончила аспирантуру и защитила диссертацию.
А что касается родного языка – казахского, то сфера его применения все больше сужалась, и все же Зифа-Алуа не потеряла его благодаря счастливому стечению обстоятельств.
– Два дома на улице Джамбула, 163 и 165, между улицами Байзакова и Манаса, назывались писательскими, – вспоминает она. – В обоих жили креативные люди – тесно общавшиеся между собой писатели и поэты. Кроме нашей, это были семьи Мухтара Магауина, Сатимжана Санбаева, Аскара Сулейменова, Кадыра Мырзалиева, Кабдеша Жумадилова, Жайсанбека Молдагалиева, Оралхана Бокеева и многих других писателей.
Естественно, все говорили на казахском – сами писатели, их жены, дети, а потом и внуки. Мы, дети, тоже чувствовали себя так, словно живем в одном ауле. По утрам все школьники собирались на трамвайной остановке на улице Строительной, сегодняшней Муканова. Большая часть ездила в 12-ю школу (казахско-английскую), остальные – в № 120 (русско-английскую) и 25-ю (русско-французскую).
Потом, когда я уехала в Ленинград, то изучение арабского шло, конечно, через русский язык, но изоляции от родного казахского не было. Факультет востоковедения ЛГУ располагался на Университетской набережной Невы, а по диагонали от него находился Институт востоковедения – кладезь интеллектуального наследия Востока с богатейшим рукописным фондом на арабском, фарси и тюркских языках.
Студенческие годы
Советское востоковедение было оазисом, где можно было хоть как-то спастись от идеологического давления.
– Главное – там оставались мэтры, которые были учениками еще тех знаменитых дореволюционных востоковедов-универсалов, – рассказывает Зифа. – Например, моим руководителем курсовых и дипломных работ, а потом и кандидатской была профессор Анна Аркадьевна Долинина – дочь крупнейшего литературоведа Аркадия Искоз-Долинина и ученица Игнатия Крачковского, выдающегося петербургского арабиста. И что очень важно, вопрос этнической и лингвистической идентичности не был жестко подчинен доминировавшему дискурсу коммунистической партии. Там не было шаблонного представления о том, что только русский, французский или английский стоят в иерархической лестнице на самой высоте. Здесь сразу возникало ощущение, что любой регион, который ты выбрал для своей будущей профессиональной стези, – драгоценная крупица мироздания.
Все видели, что такое работа над языком и что за ним стоит. К примеру, когда мы приступили к изучению арабского языка, то начали с каллиграфии. Нас учили затачивать простые карандаши лопаточкой, чтобы, например, при написании выражения «ас-салам алейкум» буквы «алиф» и «лам» шли вначале сверху вниз широкой линией, а на повороте «лам» – тоненькой. Потом шла работа над фонетикой – учили, как держать свое тело, чтобы правильно произвести звук и произнести слово.
Естественно, когда человек обучается чужой культуре и языку, то это неизбежно вызывает у него вопросы:
«А кто я сам? Где моя идентичность? Какой язык для меня важен? Если на арабском языке столько текстов и материалов, то как же обстоит дело с родным языком и культурой?»
Сам подход к обучению на нашем факультете возвращал каждого – будь он таджик, узбек, азербайджанец или казах – к собственному потенциалу, поэтому мы все задавались вопросом: а что мы знаем о родном языке, что мы могли бы рассказать о нем?
В 1991 году, незадолго до распада Союза, Зифе Ауэзовой улыбнулась удача – благодаря фонду «Культурная инициатива», созданному Джорджем Соросом, который тогда только-только открыл свои двери в Москве, появилась возможность пройти стажировку в докторантуре Оксфордского университета. Там она снова попала в многонациональную среду. Появились подруги из Индии, Пакистана, Англии, Франции, Германии и, естественно, из арабских стран.
– Когда, будучи молодым, общаешься с таким многообразием людей, каждый из которых в первую очередь пытается раскрыть иностранцам свои культуру и язык, то и собственное самоопределение тоже развивается, – считает ученый. – Для меня стало огромным потрясением, когда в библиотеке института востоковедения Оксфордского университета я обнаружила пять томов об истории казахской литературы, выпущенных в 60-е годы. Первый из них вышел под редакцией Мухтара Ауэзова. В то время я была единственной казашкой в Оксфорде, которая как литературовед занималась историей арабской литературы, а тут я держала в руках историю своей литературы. В этих книгах на высоком теоретическом уровне была показана связь между общетюркским словесным наследием и казахским фольклором – лирическими эпосами, народными песнями, жырами о батырах и так далее.
У меня было ощущение счастья от встречи с родной литературой и гордости за фамилию. Я в детстве немного стеснялась, когда почтенные люди, услышав ее, говорили: «Так ты внучка самого Мухтара Ауэзова?!» и ласково гладили по голове. В такие минуты я не знала, что сказать, и только улыбалась. Но тут была гордость не то что за самого деда, а за то, что казахской литературе в его интерпретации есть о чем рассказать миру в категориях и терминах, понятных современной аудитории любой страны. Вот так проходило мое обучение. То есть даже в Оксфорде у меня не было изоляции от родного языка.
Возвращение к истокам
Из Великобритании молодой ученый вернулась в Ленинград для защиты своей диссертации, где встретилась со своим будущим мужем – голландским тюркологом и арабистом Робертом Эрмерсом.
– «Железный занавес» тогда только что пал, Ленинградский институт востоковедения впервые принимал у себя Европейскую конференцию по исламоведению и арабистике, – вспоминает Зифа. – Мы с Робертом познакомились благодаря моему научному оппоненту, выдающемуся арабисту, сыну автора учебника арабского языка, выпущенного в Ташкенте, Анасу Бакиевичу Халидову. Представив нас друг другу, он сказал, что нам наверняка есть о чем поговорить.
И мы с Робертом действительно так увлеклись разговорами о тюркских языках, о диалектах и грамматике арабского, что стали переписываться и в конце концов поженились.
Просить моей руки он приехал в Алма-Ату к моему дедушке, который к тому времени переехал туда из Караганды. Роберт спрашивал меня перед поездкой о наших традициях и обычаях.
Я сказала, что нужно знать своих предков до седьмого колена, а благословение на брак должен давать самый старший член семьи. И вот они встретились. Когда парень-европеец заговорил на казахском, изумленный дед, переделав его имя в привычного для него Бориса, стал отвечать на русском, но Роберт не знал русского языка, и дедушка, все еще не веря своим ушам, переходил на казахский.
В разгар беседы Роберт заявил дедушке, что хотел бы кое-что показать ему. Оказывается, сходив в архив, он привез свое шежіре до восьмого колена. Увидев выписки из церковных книг и репродукции фото его далеких предков, мой потрясенный дед вспомнил своих предков из Улытау, и у них пошел разговор в духе сравнительной генеалогии. Увлекшись, дед перестал обращать внимание на европейскую внешность Роберта и больше не переходил на русский. «Надо же, у них сохранились записи, а у нас все устно», – сокрушался он.
Так как моя работа находилась тогда здесь – в образовательном центре в фонде Сороса, а у Роберта ее еще не было, то решили, что как только он защитится, то приедет в Казахстан. Здесь мы жили постоянно года три, а потом – перемещаясь между Голландией и Алматы.
У Роберта завязались профессиональные контакты с Институтом востоковедения, потом в КазГУ он преподавал курс по истории арабского языкознания.
Так что у меня не было большого перерыва или ухода от родного языка, а Роберт начал его изучать уже углубленно. После турецкого, на котором он сформировался как тюрколог (когда он говорит на нем, носители языка думают, что он турок), ему уже было не так сложно овладеть казахским. Заодно выучил и русский, хотя и не планировал, но в Алматы без него, особенно в те годы, было невозможно.
По словам Зифы Ауэзовой, многие ее здешние друзья и коллеги, русскоязычные изначально, сейчас пытаются говорить на родном языке.
– И правильно делают, – говорит она. – Поэтому мой первый призыв – вытаскивайте слова из пассива. Я смотрю на голландцев и вижу, что у них вообще нет стеснения, когда они заговаривают на чужом языке. Выучат, допустим, 15 слов и каждое из них смакуют, холят, лелеют и гордятся собой, прекрасно осознавая, что это путь к налаживанию человеческих связей. Они с таким удовольствием произносят «сәлеметсіз бе, қалыңыз қалай», что носители языка готовы носить их на руках. А вот у нас, у казахов, мне кажется, есть проблемы с налаживанием коммуникации. Имея достаточный запас (от 500 до тысячи слов), комплексуют: а вдруг не так скажу? Я призываю таких людей к тому, чтобы они почаще говорили окружающим позитивные слова: өте қуаныштымын, көп рақмет, қандай жақсы, маған өте ұнап тұр… Они будут очень приятны вашему собеседнику.
Язык – это ведь не только слова, теория и грамматика, а ваш голос, интонация, жесты. Сдерживающее чувство вины и страха – самое страшное, а когда рубикон перейден – вышел и начал что-то говорить, то дальше процесс пойдет сам по себе. Это как вхождение в холодное озеро: вначале страшно, потом заходишь глубже, и все забывается. Убейте в себе этот рабский страх, что кто-то наругает, упрекнет, одернет. Методик изучения языка может быть сколько угодно, но они не помогут, пока не уйдут страх и стеснение.
Все дети Зифы Ауэзовой, в том числе и двое младших, которые родились в Голландии, тоже владеют казахским.
– Жанель, дочь от первого брака, родилась здесь, в Алматы, – рассказывает она. – Моя бабушка, которая научила меня когда-то читать и писать на казахском, то же самое сделала и для своей правнучки. Жанель уже не надо было выбирать язык обучения. В 1993 году, когда она пошла в первый класс, был бум – в русских школах открывали казахские классы. И мы ее отдали в ту же 120-ю школу, где я училась когда-то сама, и даже директор была та же самая, что и в мои школьные годы, – всеми любимая Гизелла Михайловна Бровар.
У двоих младших детей тоже первым языком был казахский. Роберт, может быть, не столько как тюрколог, а сколько как свободный европеец, считает, что детям надо сначала дать родной язык. «Сенің ана тілің – қазақ тілі», – внушал он детям с раннего детства.
Он был уверен, что голландским языком они все равно овладеют. Система образования в этой стране очень последовательная – дети с четырех лет идут в начальную школу, где вся языковая среда голландская, а вот с қазақша можно опоздать. Поэтому, пока дети не пошли в школу, они говорили только на казахском. У меня, конечно, родной язык не такой богатый, но на воспитание детей, на обсуждение с ними книг и фильмов его хватает.
Сейчас Зифа Ауэзова заканчивает перевод трактата Махмуда аль-Кашгари «Диван лугат ат-турк» на русский язык. К этой многотрудной работе ее подвела сама жизнь.
– Когда в 1999 году родился наш третий ребенок, муж предложил «остепениться» и осесть в Голландии, где у него появилась интересная работа в издательстве, а я взялась за большой академический проект – перевод трактата Махмуда аль-Кашгари «Диван лугат ат-турк» по инициативе фонда Сорос-Казахстан.
Ученый напомнила, что в 30-е годы и позже в рамках советской идеологии такая работа считалась проявлением пантюркизма, на переводы трактата было наложено табу. Азербайджанского переводчика «Диван лугат ат-турк» Халид-Саида Ходжаева расстреляли. Когда в фонде Сорос-Казахстан появилась такая программа, как «Переводческие проекты», то по инициативе правления, в первую очередь – историка Нурболата Масанова и писателя Герольда Бельгера, был предложен перевод «Диван лугат ат-турк». Поиски переводчика затянулись, так как объемный трактат требовал знания арабского и тюркских языков. Российские востоковеды Анас Халидов и Сергей Кляшторный, к которым обратился фонд, были заняты преподавательской работой и исследованиями, поэтому согласились на работу только в качестве рецензентов и консультантов.
И тогда Зифа Ауэзова решилась попробовать себя в качестве переводчика этого древнего трактата.
– Наша семья тогда только что переехала в Голландию, мне нужно было сориентироваться, чем я буду там заниматься после рождения ребенка, – рассказывает ученый. – Для арабиста, занимавшегося ранее средневековой арабской литературой, обращение к тюрко-арабскому трактату было, по крайней мере, очень интересным исследованием. Так благодаря Махмуду аль-Кашгари интерес к собственному языку и к его корням получил у меня еще более глубокое измерение в прошлом, дойдя в ретроспективе аж до XI века.
Когда я взялась за работу, сначала было состояние эйфории. Оказалось, что текст, созданный более тысячи лет назад и записанный арабскими буквами, во многих цитатах понятен нынешнему носителю казахского языка! Особенно радовали лаконичные пословицы, узнаваемые в пословицах современного казахского. Благодаря арабской транскрипции я с легкостью узнавала тюркские лексемы рукописи. Это полностью опровергало утверждения советских лингвистических справочников о том, что историю литературного казахского языка следовало отсчитывать лишь с XIX века.
#язык #традиции #қазақ тілі #трактат #Зифа Ауэзова
Источник: kazpravda.kz