Все произошло 26 апреля 1986 года в 1 час 23 минуты 47 секунд. С этих секунд для многих начался новый отсчет времени: до чернобыльской катастрофы и после.
До сих пор вспыхивают и за давностью лет гаснут споры, кто виноват. Несовершенный реактор, человеческий фактор или злой рок, когда все худшее, что только могло произойти, сплелось в единое злобное неповиновение атома его уверенному в себе укротителю. Несомненно иное: взрыв на 4-м энергоблоке Чернобыльской АЭС близ украинского городка Припять можно сравнить с взрывом "грязной" атомной бомбы.И хотя все говорило, кричало, взывало о беде вселенского масштаба, первые сообщения о случившемся были сродни информации о крупном пожаре. На что надеялись те, кто рулил огромной страной? Как-нибудь пронесет, вывезет, само собой тихо уляжется, будет выдано за очередное происшествие районного, ну пусть областного масштаба.Тут все становились братьями, сражавшимися против невидимого врагаДа и чего было волноваться, если, несмотря ни на что, через пять дней в Киеве по приказу многолетнего владыки – лидера Украины тов. Щербицкого Владимира Васильевича – город вышел на демонстрацию. Первомай встречали по-первомайски.Мы, первая группа из восьми журналистов центральных, сейчас это называется федеральных, газет приехали в Киев с правом въезда в закрытую 30-километровую зону на следующее после праздника утро. Запросто поселили в пустой цековской гостинице, куда раньше было и по блату не пробиться. Обслуживал за завтраком солидный человек в галстуке, чуть не замдиректора. Мы удивились, а он хмуро объяснил: "Официанток отпустил. Отпросились, кого на аборт, зачем больных рожать, кого детей вывозить".Значит, мелкий чиновник знал, а первый секретарь ЦК компартии Украины был в неведении? Небрежная халатность, невежество или непреодолимое желание привычно скинуть с себя груз ответственности? Думаю, все вместе. Произошло на твоей территории, у тебя дома. И при мощном ЦК и огромным партийным киевским горкомом главным ответственным лицом и основным спасителем был назначен секретарь областного обкома Григорий Ревенко. Григорий Иванович, с которым потом пришлось общаться, был человеком открытым, не чванливым. Но в начальственной иерархии пешкой мелкой, которую в случае ухудшения ситуации в Чернобыле можно было сдать не в эндшпиле, а в дебюте.А бегство из Киева было поголовным: вывозили семьи высоких и не очень шишек. Бронировали вагоны в поездах, отправляли подальше от поразившей Украину радиации. Простым смертным билетов было не достать.И вдруг нас пригласили на этап Велогонки мира. Было такое соревнование лучших велосипедистов социалистических – и не только – стран. И в жаркий киевский майский полдень толпы мало что понимающих людей вышли на улицы, чтобы подбодрить, поддержать спортсменов. А те, привстав из седла, геройски штурмовали горки, с бешеной скоростью летели на спусках прямо под щедрыми радиоактивными лучами.Одним из немногих честных людей оказался тренер футбольного киевского "Динамо" Валерий Лобановский.В конце мая начинался чемпионат мира по футболу в Мексике, и грех было не взять интервью у хорошо знакомого руководителя сборной. Беседовали в ресторане, и мгновенно узнанный Валерий Васильевич попросил пересадить нас с веранды в тень, куда-нибудь вглубь зала. Честно сказал мне: "Надо отсюда, из Киева, уезжать. И мы с женой обязательно уедем". И точно, уехали на несколько лет в какие-то эмираты.В те страшные дни 600 тысяч человек, откуда только не присланных, рискуя жизнями, боролись, чтобы укротить немирный атом. Фото: РИА НовостиЧернобыль у меня в сознании ассоциируется с большой бедой. И справиться с ней помогала вся страна. 600 тысяч человек, откуда только не присланных, рискуя жизнями, боролись, чтобы укротить немирный атом. Когда разрешили числа 4-го въезжать в закрытую зону, больше всех поразили московские метростроевцы. Работали по профилю. Убирали опаснейшие завалы, беспрекословно шли на подвиг, расчищая "грязные" (радиацией пораженные) места. Им было все равно, что Москва, что Припять. Спасали свое, родное.Ни разу за шестнадцать дней командировки не слышал, не замечал ничего похожего на национальную рознь. Никакой местной спеси. И мысли не возникало, что может быть по-иному. Тут все становились братьями, сражавшимися против невидимого врага. Иначе было нельзя. И относительная победа далась немалыми жертвами русских, белорусов, украинцев, узбеков… Как же все изменилось, если сейчас нас считают врагами. Сколько усилий и миллиардов надо было вложить, скольких людей оболванить, чтобы зомбировать людей, недавно так нам близких.И когда началась специальная военная операция на Украине, сразу пронеслось – Чернобыль. Он, не вылеченный тогда до конца из-за распада огромной страны, таит в себе страшную опасность. Накопленные ядерные отходы, которые хозяева отказывались отдавать на утилизацию, виделись страшной бедой. Тем более после слов капитана команды КВН и президента Украины Зеленского о явной возможности изготовить такую бомбу… Ну как может существо, знающее о том, что грозило не Украине, не СССР, а миру после взрыва ядерного реактора на четвертом проклятом блоке, даже заикаться о возможном использовании ядерного оружия. Поверьте человеку, видевшему в 1986-м весь этот ужас: если ядерная кнопка будет нажата, Земля умрет, и навсегда.Зловещий замысел киевской власти, дошедшей до такой ручки, что не щадит даже своих, виделся реальностью. Ну нельзя же давать полную волю клоуну, бегавшему по сцене со спущенными штанами. И не дали. Перекрестился, когда российские десантники быстро заняли весь периметр Чернобыльской АЭС. Если честно, не удивило, что был найден общий язык с местной охраной. Люди, в ней работающие, знают о грозном атоме больше комика с черт знает чем пропитанными мозгами.Больше всех поразили московские метростроевцы: работали четко, беспрекословно шли на подвиг. Им было все равно, что Москва, что ПрипятьВот самое страшное, что в дурные ночи вспоминается о Чернобыле. Комфортабельный лагерь в 30-километровой закрытой зоне. Раньше тут отдыхали пионеры, а теперь живут ликвидаторы катастрофы, регулярно в зону рабочими сменами на несколько дней въезжающие. Все чистенько, аккуратно, только "грязь" – жуткая. И хоть раз границу зоны переступивший знает, о какой "грязи" речь. Все заражено так, что никакого дозиметра не нужно. Не спится. Выхожу ранним и теперь всегда туманным утром из домика. Чернобыльская чернота плотно закрывает солнце. Май, а темно, как в ядерную зиму. Одинокий ликвидатор в робе и защитной белой шапочке сидит с удочкой у пруда. Сегодня у него наверняка очередная ходка на четвертый блок. Там, где границы между жизнью и смертью стерты. Рыбка хорошо ловится. Одного за другим вытаскивает карасей – и каких! До неприличия раздувшихся, прямо жирных. И тут же рыбак выбрасывает рыбу в воду. Заметив, что не понимаю, бурчит под нос, но чтоб я услышал: "Это такие же, как мы. Нахватали себе рентген. Пусть еще хоть немного поплавают". Чувствую себя в долгу перед Чернобылем. Что не так написал. Не всюду побывал. Чего-то недоделал. Хотя и даю отпор тем, кто треплет, будто радиация – это так, пережить можно. Но однажды удалось поклониться людям, от аварии не меньше украинцев пострадавшим. Ведь сколько бед занес злючий чернобыльский ветер в соседнюю Беларусь. И, попав собственным корреспондентом во Францию, попытался вину свою искупить. Вместе с журналисткой из Минска Ольгой Егоровой мы десять дней колесили на двух огромных грузовиках по широченным французским дорогам. Шоферы из Минска, да и я тоже, не слишком верили в щедрость местных жителей. Французы – народ прижимистый.Мы ошиблись. Ни в одном из городков мы не знали отказа. Продукты, лекарства, одежда… Представляете, что это значило в еле ноги передвигающем 1991 году? А ночевали – денег на гостиницы не было – у волонтеров. Собрали два полных грузовика. Я волновался: попадет ли все собранное по адресу? И успокоился только после известия от Оли Егоровой: "Все передано тем, кто нуждается. Сама следила за выгрузкой".